ШЕЛЕСТОВО

    

     – Рии… нка! – звонкий голос молодой женщины раздался с веранды и унесся в сумерки июльского вечера. И тотчас, будто упругий теннисный мячик отскочил от нагретой за день бревенчатой стены сарая, донеслось издали:

     – Иду… , мам!

     С ворсистой стороны виноградного листа сорвалась в траву сонная божья коровка. От сотрясения, вызванного ее падением, сместились плиты земной  коры, и пробудился подводный вулкан в районе Южных Сандвических островов, выстрелив зенит водой, паром, мертвыми рыбами. И сразу же, словно только это и ожидалось, прозвучало совсем рядом: туррр… туррр – тоскливый призыв цикады, казалось, сжимался и разжимался в теплом воздухе.

     Мимо моего окна, стуча сандаликами созвучно с пульсом воробья, пробежала Ринка – шестилетняя дочь хозяйки. За ее спиною шлейфом клубилась тьма вперемешку с пыльцою цветов, невнятными голосами устраивающихся на ночлег птиц, нерасшифрованными мыслями.

     Я закрыл окно и включил свет. Мой мир обозначился в объеме небольшой светлой комнаты деревенского дома. У этого мира свои константы, свои условности, воспоминания. Я здесь пока чужой, как с другой планет, но меня воспринимают не враждебно – может быть, чуть настороженно и только. Меня изучают.

     Скрипнула дверь. Я повернул голову. На пороге стояла Ринка.

     – Здравствуй, – сказала она, легонько стряхивая паучка со щеки на пол.

     – Здравствуй, – ответил я.

     – Этот палец больной? – без всякого вступления спросила, показывая кулачек с оттопыренным большим пальцем.

     – Большой, – подтвердил я.

     – Этот указательный?

     – Указательный.

     – Средний? – продолжала она, разгибая пальцы.

     – Правильно…

     – А на ноге? – неожиданно переключилась она и сбросила сандалик с правой ноги. – Этот большой?

     И приподняла над полом палец величиной с горошину.

     – Большой, согласился я.

     – А этот? – быстро спросила Ринка, приподымая следующий палец.

     – Указательный, – машинально ответил я по инерции, сразу же спохватившись. Но было поздно

     – Получилось, получилось! – захлопала в ладошки Ринка и, сунув  ногу в сандалик, выскочила из комнаты.

     Цикада за окном смолкла, расслабив мускулы, подходящие к цимбалам, прислушалась. Вокруг электрической лампочки, будто попав в водоворот искривленного пространства-времени, мельтешил мотылек.

     – Быстро мыть ноги и спать! –прикрикнула на Ринку в коридоре хозяйка, и звуковая волна, метнувшись в открытую дверь, сорвала с ледяной стены восьмитысячника Макалу многотонную глыбу, которая, подпрыгивая, покатилась в сторону штурмового лагеря японцев…

     Утром, когда я вышел во двор, хозяйки уже не было: она, скорее всего, погнала корову с телком в стадо. Лишь позже я узнаю, что видеть хозяйку мне никак было нельзя потому, что вот уже два года, как ее не было в живых.

     Стараясь не прикасаться к мокрой от росы картофельной ботве, я спустился по тропинке  к  речке, которая служила своеобразной частью изгороди для многих дворов в Шелестове. Речка в этом месте была  шириною не более десяти сажень. Берега, поросшие ивняком, затеняли ее поверхность почти до середины.

     И каково же мое было удивление, когда я увидел в такую рань на корме полузатопленной плоскодонки Ринку. Она отщипывала от краюхи хлеба и бросала кусочки в воду. Наверное, мальков кормит, подумал я и, стараясь не шуметь, подошел ближе. Возле полосы песка я остановился и присмотрелся… На поверхности воды плавал бублик. Ринка бросила хлеб в его центр, и бублик неожиданно сжался… У меня перехватило дыхание, когда я понял, что бублик – это губы рыбины невероятных размеров. Под ногами у меня хрустнул стебель сухого камыша… И сразу же всплеск, фонтан воды.

     – Фу, глупый!– поднялась с корточек Ринка, отряхивая платьице, и увидела меня.

     – А… это ты его напугал.

     – Извини, что так получилось, – сказал я, присаживаясь на борт лодки. – Большой какой он у тебя.

     – Филька то? – засмеялась Ринка. – Откормился, как поросенок.

     Она пробалансировала по борту плоскодонки, подошла ко мне и села рядом.

     – Так собак зовут, а не рыб, – заметил я.

     – А рыб как?

     Я не знал, какие имена дают ручным рыбам и поэтому ушел от ответа.

     – Что это ты так рано поднялась? В твои годы по утрам спать надо.

     – Я бы спала, – серьезно ответила Ринка, – да кто же тогда его кормить будет?

     Мы поднялись и пошли к дому. Солнце уже освещало стволы яблонь, тень от штакетной изгороди лежала у нас под ногами, как железнодорожная колея, но крылья у кузнечиков еще не обсохли, и они вяло прыгали в мокрую траву.

     – А хочешь, я тебе покажу, как делают звезды? – как всегда неожиданно предложила Ринка

     – Конечно! А когда?

     – Ну, естественно, что не днем, а вечером, когда потемнеет небосклон, –  растолковала она по-взрослому.

     В летней кухне на столе был приготовлен нам с Ринкой завтрак.

     – Мама ушла на ферму к первой дойке, – сказала Ринка, поджав губы, но я на это не обратил тогда внимание.

     Мы молча поели и разошлись: она в подготовительную группу детского сада, я в  правление колхоза, где меня уже ждал председатель – энергичный, тридцатитрехлетний, с красивой сединой. Мы побывали с ним на участке нефтесклада, и я набросал глазомерную схему, определил точки подключения к инженерным коммуникациям, и затем в правлении до шести часов вечера оформлял документы. В общем – обычная работа главного инженера проекта. Завтра  первым рейсовым автобусом в город...

      Возвратившись в дом, в который меня определили на две ночи, так как гостиницы в Шелестове не было, я никого не застал. Умывшись из рукомойника во дворе, прошел в отведенную комнату, прилег с газетой на диван и не заметил, как задремал.

     … Коротко звякнула в сенцах дужка оцинкованного ведра, из сухой травы кратера Нгоронгоро подняла с лап голову львица и прищурила желтые глаза. Я проснулся. Газета с груди ползла на пол.

     – Долго спишь, – раздалось от двери голос Ринки.

     – Уже пора? – спросил я, поднимаясь.

     – Нет еще, – она поглядела в окно, – но мама велела нам с тобою поужинать, а мне что-то не хочется.

     – Если мама велела, то нужно ужинать, а кроме того, мне одному будет скучно.

     – Ну, если так…

     Мы выпили под виноградной беседкой по кружке молока с белым домашним хлебом и стали ждать пока стемнеет.

     По улице протарахтел мотоцикл.

     – Дядя Ваня на рыбалку поехал, – прокомментировала Ринка.

     – А твой папа где? – спросил я ее.

     – В городе, за новой машиной поехал. Завтра утром будет.

     Сумерки подымались от земли, как туман. От хозяйственных построек опрятно пахло домашними животными. Где-то в темноте сарая не могли угомониться куры.

     – Вот сейчас можно, – сказала Ринка, посмотрев на небо. Я поднял голову и увидел несколько  еще тусклых звезд.

     Мы пошли огородами к реке. Ринка шла впереди, я за нею. Быстро темнело. Деревья казались  плоскими. Возле лодки, с которой кормила сазана Фильку, повернули вправо и пошли вдоль берега.

     – Здесь нужно тише, – прошептала Ринка и пошла медленнее.

     Я про себя удивился ее бесстрашию: в темноте идти по траве, в которой, наверняка, водятся не только одни кузнечики. Мы поднялись на пригорок, прошли по краю грядок еще одного огорода и остановились под вербой.

     До моей руки дотронулась сухая ладошка…

     – Вон там, смотри.

     И я увидел Корявые пни… По какой-то причине погибло сразу несколько верб, их спилили на высоте около метра от земли, кора со временем ободралась и пеньки белые, будто из слоновой кости, четко просматривались в темноте. Метрах в тридцати от нас среди пней с трудом, но можно было различить три-четыре человеческие фигуры.

     – Кто там? – спросил я Ринку.

     – Ребята, – ответила она, – Виталий из шестого класса, Мишка, и еще кто-то, не разберу.

     – Что они там делают?

     – А вот увидишь, – уклончиво ответила Ринка.

     Там у пней чиркнули спичкой. Свет от нее долетел до нас за одну десятимиллионную долю секунды. Первая спичка погасла, зажглась вторая.

     – Они разводят костер? – спросил я Ринку.

     – Нет, зажигают свечку.

     – Зачем?

     – Чтобы накрыть ведром.

     Я решил больше не задавать ей вопросов, боясь показаться бестолковым. На пнях зажгли свечу, колеблющийся язычок ее пламени осветил лица ребят. Затем свечу чем-то накрыли, возможно, действительно, ведром.

     – Сейчас начнут, – прошептала Ринка, – но сначала нужно дать клятву…

     – И мне тоже?

     – Нет. Тебе уже не двенадцать лет, но я тебе верю.

     Со стороны пней раздались не внятные голоса, Ринка шепотом вторила им, что-то похожее на считалку: «Раз, два, три…» и после каждого куплета как припев – «Руками не трогать».

     – Все! – перевела дыхание Ринка. – Теперь смотри на небо.

     Я поднял голову и не увидел ни одной звезды – сплошной мрак.

     – Слушай, Ринка, – тронул я ее за острое плечико, – нам нужно скорее бежать домой: все небо заволокло тучами. Еще промокнем.

     – Никаких туч нет, – возразила Ринка.

     – А звезды где?

     – Как где? – удивилась Ринка, – их же накрыли ведром!

     – Ведром? – я чуть не расхохотался. – Ведром накрыли свечку, а не звезды!

     – Тише! –толкнула меня в бок кулачком Ринка. – Какой ты непонятливый. Объясню после. А сейчас слушай!

     Тук – раздалось со стороны пней.

     – Первая звездочка, – сказала Ринка, задрав вверх подбородок.

     Я тоже глянул – в зените сияла звезда, такая яркая и чистая, будто умытая росой. Расходятся, видать тучи, подумал я, может и не будет дождя.

     Тук.

     – Вторая звездочка.

     Рядом с первой появилась еще одна. Как шаманы, подумал я о мальчишках, которые появление звезд из-за туч встречают стуком по ведру.

     Тук.

     – Ого! Теперь луна. И какая интересная! – чуть не вскрикнула Ринка, и сразу же на нас сверху полился тусклый свет, как синий дождь, а сводный хор лягушек грянул марш Мендельсона.

     Я поднял голову и остолбенел…

     На небе, не далеко от звезд появилось то, что Ринка назвала луною: какая-то светящаяся клякса с острыми заусеницами.

     – Что это? – прошептал я.

     – Луна, – спокойно ответила Ринка, – только кривая потому, что ведро, наверное, попалось слишком ржавое и Виталий пробил его так неровно.

     Я почувствовал, что начинаю тупеть и голова наполняется сплошным монотонным шумом, как у студента, который вытащил экзаменационный билет, напечатанный  незнакомым шрифтом.

     – Виталий… пробил чем?

     – Тише! – опять толкнула меня Ринка. – Чем, чем! Гвоздем, вот чем! Разве не слышишь?

     Тук, тук, тук – звезда, вторая, третья… Тук, тук, тук – звезда, еще одна луна, но поровнее…

     – Он гвоздем пробивает ведро? – прошептал я не замечая, что сжимаю плечо Ринке.

     – Больно! – сдернула она мою руку. – Конечно, ведро, иначе зачем бы они  закрывали им свечку.

     – И оттого, что Виталий пробивает его гвоздем, на небе появляются звезды?

     – Наконец-то понял! – обрадовалась Ринка. – Ведь это так просто! Ты что, никогда не был в планетарии?

     Тук, тук, тук…

     – Смотри, как их теперь много!

     Звезды, по яркости превосходящие Сириус, густо усыпали небосвод и теперь уже не каждый раз после очередного «Тук» обнаруживалось рождение новой звезды, нового, непривычного для глаз созвездия. Несколько лун, светло-оранжевых, наполняли пространство теплой дымкой, какая бывает в темной комнате от работающего цветного телевизора.

     – Но ведь в планетарии, – опять приставал я к Ринке, – там аппаратура и купол, на который проецируются лучи света.

     – Какая разница? – В принципе (и это произнесла шестилетняя девочка!) чем хуже цейсовского аппарата, а небосвод – железобетонного купола?

     У меня в голове еще больше запуталось. Так, вероятно, люди начинают сходить с ума…

     Стоп! – не нужно суетится. Спокойнее. Все необыкновенные небесные явления (я уже начал мыслить названиями научно-популярных брошюр) объясняются просто, если подходить к ним по–научному. Связь между тем, что делают там ребята у пней и тем, что появляется наверху, несомненно, есть. И роль экрана, возможно, играет дымка, облачность, испарения с поверхности реки. А может быть и другие факторы, свойственные только селу Шелестово.

     – Нам пора домой, – напомнила Ринка, – глянь только на это.

     Она указала на какой-то куст. Я присмотрелся: куст из плоских разноцветных лент.

     – Правда, красивые? – спросила Ринка.

     Одна деталь указывала, что эти листья-ленты так же нереальны, как и те звезды и бесформенные луны: по краям у них была нанесена перфорация, как на киноленте. Я протянул было к кусту руку, но меня остановил окрик Ринки:

     – Руками не трогать!

     Не трогать, так не трогать. Я посмотрел в сторону мальчишек и вовремя: они сняли ведро со свечи, язычок пламени встрепенулся и погас… И сразу же исчез тепло-оранжевый свет, и незнакомые созвездия, луны уступили место менее ярким, но таким родным, домашним нашим звездам и тонкому месяцу – парусу звездной яхты.

     – А теперь пойдем, – потянула меня за руку Ринка.

     Мы пошли к дому. На веранде горел свет. Голос хозяйки доносился от калитки, она с кем-то разговаривала.

     – Быстро мыть ноги и спать! – шутя скомандовала мне Ринка…

     Ночью ко двору подъехала машина и осветила фарами окна – это приехал на новеньком самосвале из города хозяин дома. Звякнула металлическая защелка калитки – львица снова подняла голову из травы и рыкнула. Пес, гремя цепью, побежал было встречать хозяина, но, услышав предупредительный сигнал хищника, поджав уши,  нырнул в темную конуру.

     Утром со мною во дворе поздоровался высокий  светловолосый мужчина, с такими же, как у Ринки, голубыми глазами. Он нес охапку сена в коровник. Завтракали вместе на веранде.

     – А Ринка спит еще? – спросил я его.

     – Что вы! Она встает рано. Побежала мальков кормить к речке.

     – Видать вся в мать, работящая, – заметил я, – с вашей хозяйкой я почти не виделся.

     Мужчина как-то странно  на меня посмотрел.

     – Хозяйку вы вообще не видели, – тихо сказал мужчина, – потому что она вот уже два года как умерла.

     Кусок застрял у меня в горле.

     – Как же так? Я только вчера вечером ее слышал…

     – Вот именно, слышали… только слышали. Ее голос.

     – Не понимаю.

     Мужчина помолчал, словно не зная, с чего начать.

     – Это все Ринка, – заговорил он, – она у нас воображуля, в смысле фантазии. Вам, наверное, львы, тигры всякие мерещились у нас?

     – Да, было, – согласился я, – еще извержение вулкана, какие-то альпинисты…

     – Вот-вот, это на Ринку похоже. А звезды она вам не показывала, как зажигают мальчишки?

     – Да.

     – Тогда осталось немного вам объяснить. Дело в том, что свои воображения, мысли, даже сны Ринка каким-то образом может передавать внушать другим  людям, у которых возникают даже галлюцинации: звери, звезды, голоса… Что-то вроде гипноза. Я показывал ее врачам, они нашли, что Ринка вполне здоровый ребенок. Вот и все. Так и живем.

     Мужчина стал убирать со стола посуду. Я поднялся.

     – Пойду попрощаюсь с Ринкой, – сказал я, – через час автобус.

     Спустился к реке. Ринку едва увидел в густом тумане. Она заметила меня с лодки и помахала рукой. Филька тоже увидел меня, но не испугался, как вчера, а стал ходить кругами, разрезая спинным плавником поверхность воды и всем видом показывая, что он не доволен моим приходом. Для галлюцинации он был слишком правдоподобен.

     – Уезжаешь? – спросила Ринка, выходя из лодки на берег.

     – Уезжаю, – ответил я и хотел погладить ее по голове, но рука так осталась приподнятой в нескольких сантиметрах от банта, которого  мгновение  назад на голове у Ринки не было. Голубой такой бант, под цвет ее глаз, с перфорацией как на кинопленке…

     – А ведь давала клятву, что руками трогать не будешь, – пожурил я ее, – зачем же нарушила?

     – А я и не нарушала, – тряхнула головой Ринка и сбросила сандалик, – я не руками, я вот так!

     Большим и «указательным» пальцем правой ноги Ринка сорвала ромашку.