КОРИЧНЕВЫЕ СУМЕРКИ

    

     – Вы еще что-то хотели сказать? – спросил Неттлингер, закончив обрабатывать пилочкой ногти и стряхнув белый налет с пиджака.

     – Да, господин директор, – Фюман немного замялся, не находя слов. Он почему-то так и не привык вести себя непринужденно в кабинете шефа, хотя вот уже почти пять лет ежедневно в конце рабочего дня представляет ему отчет о работе станции.

     – Я Вас слушаю, – Неттлингер начал собирать в ящик стола бумаги, давая понять, что не намерен надолго задерживаться после работы.

     – Дело в том, … что они уже плавают в блоке первичных отстойников.

     – Кто плавает? Новорожденные? –Неттлингер задвинул ящик стола и щелкнул замком.

     Фюман удивленно поднял брови. Вероятно, директор его не слушает, если задает такой вопрос: весь мусор (не  то, что новорожденные, если не пропустить их, конечно, через мясорубку) задерживается на решетках, и лишь потом, пройдя через дробилки, попадает в первичные отстойники.

     – Нет, я говорю о халли…

     Неттлингер положил ключ в карман пиджака, поднялся и стал натягивать шуршащий плащ.

     – Ах, вот вы о чем!.. ну и что?

     – Вчера их там еще не было.

     Неттлингер застегнул плащ и достал не распечатанную пачку сигарет.

     –Вчера еще не было землетрясения, которое разрушило деревню в северной Италии, вчера еще был цел «Конкорд», который разбился сегодня утром с двухсот тридцатью пассажирами, вчера еще не родились и не умерли сотни тысяч человек, которые родятся и умрут сегодня. Вы хотите свое сообщение поставить в один ряд с этими?

     Фюман выглядел растерянным.

     – Но последнее время они, как никогда возбуждены, – торопливо заговорил он, – и мастер ночной смены просит разрешения успокоить их малой дозой хлора, не опасной для активного  ила. Он  опасается, как бы не повторился случай с Куртом.

     Неттлингер распечатал пачку сигарет и выбросил целлофан в корзину для бумаг.

     – Послушайте, Фюман, – сказал он, доставая зеленую японскую зажигалку, – мы уже достаточно говорили на эту тему, и я бы не хотел повторяться. Даю Вам дельный совет: если хотите чего-то достичь на этой работе, то не идите на поводу у сменных мастеров. Почувствуйте, наконец, себя начальником. А что касается Курта, то он сам виноват: не нужно было совать нос, куда не следует.

     – Он хотел очистить воздуховод и уронил скребок, а когда потянулся за ним…

     – Знаю, знаю! Не будет другой раз зевать,  – Неттлингер выключил плафон, и сутулая фигура Фюмана сразу стала плоской  на фоне зашторенного окна.

     Неттлингер пропустил в дверях Фюмана и запер кабинет.

     –Передайте Виннеру, что никакого избыточного хлора. Станция должна работать на прежнем режиме. Для этого здесь мы и поставлены.

    

     Под брезентовый тент бара «Сила через радость» выкатили тридцати ведерную бочку пива. Папаша Иозеф знал, что клиенты после пяти вечера предпочитают духоте помещения сквознячок дюралевой пристройки.

     Бочку перевернули пробкой вверх и папаша Иозеф начал спирать мокрой тряпкой пыль с днища, прилипшие опилки, а под навес тем временем заходили первые завсегдатаи.

     Папаша Иозеф выпрямился и поискал кого-то глазами, и к нему, раздвигая  легкие стулья, уже шел ухмыляющийся Эйхель: «Сейчас мы ей сломаем!». Папаша Иозеф подал ему старый армейский тесак и Эйхель, ударяя волосатым кулаком по рукоятке, отковырял половину деревянной пробки. Затем он взял отполированный до блеска насос, установил его по центру пробки и, приноровившись, ахнул вниз так, что ни капли не зашипело, пока он закручивал. Папаша Иозеф знал, кому доверять проведение этого ритуала.

     Первые кружки наполняются без подкачки, и папаша Иозеф ждет, пока осядет пена, чтобы долить.

     Первые кружки выпивают залпом, сдувая пену прямо на пол, которая летит вниз белыми  хлопьями морского  прибоя.

     Первые кружки доставляют много хлопот папаше Иозефу потому, что сразу же после первых наливают вторые и лишь только тогда  достают сигареты. Линялый  френч образца сорок второго года на спине у папаши Иозефа начинает темнеть, но он не подает вида, что устал, что уже пора ставить к насосу помощника, а качает себе в одном темпе, только лопатки двигаются, как кривошипный механизм.

     – Давай, давай, ребята! Побыстрее освобождай тару! Пейте, халли после разберутся! – кричит он поверх голов.

     Скрипят дюралевые стулья и столики, по синему пластику которых растекаются бурые пятна. Крошки от пивных сухариков хрустят под ногами.

     –Эй, папаша Иозеф! А не посадить ли тебе парочку халли в аквариум?

     – Уже думал! – кричит в ответ папаша Иозеф, работая насосом. – Не знаю только, как пристроить  сверху унитаз, чтобы кормить их. А главное – кто на нем сидеть будет с утра до вечера? Кто согласится, то пиво и закуска за мной.

      Дружный хохот порождает эхо, которое испуганно мечется по тесному переулку. Хлопает тент. Тень от мебельного магазина, что на противоположной стороне проезда, тихо подкрадывается к первым столикам.

     Третью кружку растягивают на час. Тень от сигарет поднимается к нагретому полосатому тенту. Внутри помещения автомат прокручивает блюзы.

     – Послушай, папаша  Иозеф! Что за дерьмо ты натолкал сегодня в свою шарманку? Выброси и поставь, как обычно, нашу старую – «Дрожат дряхлые кости».

    

     Гейнц  подцепил сачком рыбу из кафельного бассейна и ловко бросил ее в лоток. Рыба вяло хватала ртом воздух.

     – Такая пойдет, фрау Каумиц?

     – Да, благодарю вас, господин Гейнц, – фрау Каумиц подставила хозяйственную сумку, – еще, пожалуйста, две баночки свеклы.

     Гейнц нагнулся под прилавок.

     – Извините, фрау Каумиц, сейчас открою новый ящик.

     – Ничего, господин  Гейнц, я не спешу.

     Гейнц вышел в кладовую и вскоре появился с фанерным ящиком. Тот был, очевидно тяжелый: на худой шее продавца, натягивая кожу, обозначились жилы. Он грохнул ящик на прилавок и стал искать плоскогубцы, не найдя которые, начал отдирать полоски жести ножом.

     –Что новенького, господин Гейнц?

     Тот справился с полосками и поддел крышку лезвием

     – Да все то же, фрау Каумиц, все то же…

     Нож был с тонким лезвием и гнулся. Гейнц с трудом расширил щель настолько, чтобы можно было просунуть  плоскую рукоятку.

     – А что слышно насчет халли?

     Дальше дело пошло быстрее: действуя ножом, как рычагом, Гейнц начал отдирать крышку ящика.

     – Ничего нового, фрау Каумиц, ничего нового… В последнее время ими перестали интересоваться.

     – Говорят, что рабочие очистной станции отказываются работать. Это серьезно, господин Гейнц, если остановится станция? – не унималась фрау  Каумиц.

     Гейнц поддел последний гвоздь и открыл крышку.

     – Ничего страшного, фрау Каумиц, ничего страшного. Очистная  станция никогда не остановится: наберут новый штат, а смутьянов отдадут под суд, так как на этой работе они по закону не имеют право на забастовку.

     Он подал фрау Каумиц две банки, завернутые в толстую промасленную бумагу и начал отсчитывать сдачу.

     – А вообще, наше дело маленькое, фрау Каумиц, дело маленькое.

     – Вы правы, господин Гейнц, дело маленькое…

     Фрау Каумиц вышла из лавки  на  освещенную улицу, и в седых волосах у нее вспыхнул лимб. Гейнц остался один на один с духотою и мухами.

    

     В городе запирались по домам рано. Лишь только скроется солнце в завалах свалки автомобилей, пустеют улицы, закрываются магазины, прокручиваются последние части кинофильмов.

     Неттлингер загнал свой автомобиль на моечную эстакаду и, не выходя из машины, смотрит, как разбиваются о поднятые стекла тугие струи. Рабочий направляет шланг на задний мост, с которого маслянистая вода стекает в темный провал приямка.

     Фюман, навалившись на умывальник, подставил шею и лопатки под  холодную воду. Когда он прижимает спину к крану, шипящие тонкие струйки летят на стены.

     Папаша Иозеф подсчитывает дневную выручку, а два его помощника приводят в порядок помещение и заносят из-под навеса столы и стулья.

     Гейнц смывает жир и пятна крови с мясного прилавка. По лотку бетонного пола плывут окурки, выкуренных им за день сигарет.

     Фрау Каумиц готовит рыбный суп. В углу кухни пятнистая кошка пожирает из эмалированной чашки жабры и внутренности.

     Город готовится к вечернему отдыху. Город моется, чистится, ест, пьет, справляет свои естественные нужды. Открыты краны, шипят душевые сетки, урчат смывные бачки унитазов. Стоки проходят гидравлические затворы и летят невесомые по чугунным стоякам.

     Магистральный городской коллектор, выложенный еще сто лет назад из добротного обожженного кирпича, переполнен.

     Начало коллектора у стадиона в западной части города, конец – камера решеток очистной станции.

    

     Виннер записал в журнал показания рН-метра и пошел в обход, Начал, как всегда, со здания решеток, хотя это было не совсем по пути,– здание находилось в дальнем от административного блока конца станции,– но Виннер специально проходил мимо аэротенков и отстойников, не заходя на посты, чтобы начать обход с самого, что ни есть начала.

     Все рабочие станции, когда-то и сам Виннер, начинали карьеру с решеток – первой обязательной ступени. Затем следовали песколовки, первичные отстойники, аэротенки… Кто как потянет. Эта иерархическая лестница, совершенно не обязательная по технологии, была, очевидно, придумана кем-то для создания видимости возможного продвижения по службе.

     Виннер открыл металлическую дверь и вошел в здание решеток. Там дежурил молодой паренек, который стоял к нему спиною, оперевшись о поручни, и следил за работающими внизу агрегатами.

     – Ну, как тут у тебя?– громко спросил Виннер, стараясь пересилить грохот дробилок.

     Карклин от неожиданности вздрогнул но, увидев сменного мастера, улыбнулся.

     – Они уже здесь.

     Виннер подошел и тоже нагнулся над ограждением.

     – Только сейчас один показался и сразу нырнул.

     Они постояли еще минут пять над бурлящим потоком, но так ничего и не заметили. Может быть, показалось парню?

      – Ну, я пошел дальше. Счастливо дежурить. И не трусь. Если что – звони диспетчеру.

     – А что их бояться?– Карклин расплылся в улыбке.– Они же сюда не достанут.

     Да, конечно… Виннер потрепал парня по плечу. Когда-то и он сам, такой же молодой и белобрысый, стоял у этих же поручней, стараясь своим видом показать, что ему совсем не противно смотреть на бурый поток внизу и дышать его испарениями.

     Сообщение Карклина, что халли появились в здании решеток, озадачили Виннера, хотя он и не подал вида. Нужно будет завтра перед сдачей смены проверить.

     Минуя песколовки, Виннер направился к блоку первичных отстойников. Кому и зачем это нужно?– думал он, шагая по бетонным плитам.– Ведь не только же из-за того, что повысилась активность ила на два процента, расплодили эту мерзость по всей станции? А может быть это только для него два процента, а для других тысячи марок?

     Виннер вспомнил, как несколько лет назад напечатали в газете, когда в активном иле аэротенков среди микроскопических коловраток и сувоек обнаружили эти крестики, тогда еще маленькие, с палец не больше: новая форма жизни! Сосиски Неттлингера! Но на эту заметку мало кто обратил внимание по той причине, что было совершенно не интересно читать о каких-то слизняках, появившихся в городских нечистотах. И в течение последующих лет о существовании сосисок Неттлингера, или как их стали называть – халли, знали только те, кто имел какое-либо отношение к очистной станции. Халли же, найдя благоприятную среду, бурно развивались. Затем случай с Куртом…

     Виннер подошел к кромке первого отстойника. Всегда спокойная его поверхность теперь кипела. Что это они? – с беспокойством подумал он. Халли метались стаями, выныривая из глубины и глиссируя по глади, выпрямив сосиски-обрубки. У передней стенки отстойника они круто уходили под воду, издавая при этом резкое, как выдох: «Х…ха!». Отстойник был похож на громадную ленту транспортера.

     Неожиданно все халли всплыли и замерли. Никогда еще Виннеру не приходилось видеть такое: четыреста пятьдесят квадратных метра отстойника сплошь покрылись коричневыми крестами. Некоторые, наиболее крупные, достигали в поперечнике сантиметров семьдесят.

     Виннеру много раз приходилось наблюдать за халли, но так близко и долго он рассматривал их впервые. До чего же мерзкие создания! Четыре коричневых обрубка соединены вместе, образуя что-то вроде пучка. Ни туловища, ни головы, ни глаз. Присмотревшись, Виннер обнаружил, что все халли покрыты редкими белесыми волосами.

     Виннера слегка замутило, как в первые дни работы на станции. С непонятным озлоблением он подошел к ближайшему пожарному щиту и снял багор. Как с копьем наперевес, Виннер прошел вдоль передних торцов всех восьми отстойников. То же самое и здесь. Сколько их? Тысячи, десятки тысяч!

     Виннер остановился у последнего отстойника, и в это время начался гул. Такое впечатление будто заработало под землею десяток мощных трансформаторов. Халли гудели глухо, с сухим потрескиванием.

     Виннер нагнулся над отстойником и опустил багор. Он подцепил одного халли на крюк и, подтащив к стенке, стал поднимать. Тот никак не реагировал, все еще находясь в каком-то оцепенении. И только, когда Виннеру оставалось перетащить его через бордюрный камень, он ожил. «Х…ха!» – и Виннер не понял, что произошло: треск, вспышка, плеск воды.

     Сменный мастер посмотрел вниз – на поверхности ни одного халли, только дробятся друг о друга концентрические окружности. Он снова обошел все отстойники – пусты. Подошел к щиту, чтобы повесить багор и только сейчас заметил, что тот стал короче, присмотрелся…– металлический наконечник был срезан, словно автогеном, и от него все еще шел пар.

     Виннер торопливо зашагал к административному блоку, но не успел дойти до переходного мостика, как что-то привлекло его внимание. Он шел боком к зданию решеток, но, тем не менее, заметил некоторую странность в освещении окон: свет колебался и так был слаб, словно там жгли спички, а не горели лампы по триста ватт. Наверное, замкнет,– подумал Виннер и сразу же погас свет на всей территории очистной станции, только в окнах здания решеток колебались красные блики. Сейчас заработает аварийная дизельная электростанция,– снова подумал Виннер, но аварийное освещение не включалось.

     Постояв с минуту, пока глаза не привыкли к темноте, Виннер пошел дальше, но грохот за спиною заставил его обернуться… Здание решеток сыпало искрами и, деформируясь, заваливалось на песколовки.

     Неттлингер вскочил с дивана, комкая ногами газету: в ванной пронзительно и коротко закричала жена. В несколько прыжков подскочил к двери и дернул за ручку. Заперто. Что за глупая привычка – запираться в ванной! «Берта, что у тебя? Обожглась?» – тишина. Из-под двери полилась вода, тапочки сразу промокли. «Берта! Берта!»– Неттлингер рванул за ручку, защелка сорвалась, и он чуть не упал на скользком паркете… В полупустой ванной голая жена… Искаженное, застывшее лицо. Сама ванна с поперечной трещиной, из которой льется красная вода.

    

     Фрау Каумиц проснулась в кресле, услышав какой-то шорох в туалете. Вероятно, опять заперла там кошку,– подумала она. Встала. В комнате темно. Включила верхний свет, вышла в коридор, включила свет в туалете, открыла дверь. «Кис, кис…». Кошки нет, только какая-то тряпка в унитазе. Нагнулась и оттуда ей брызнуло в лицо, как из водяного пистолета. «Х…ха!» Ни боли, ни страха она не успела почувствовать.

    

     Разрушив здание решеток, халли устремились по магистральному коллектору в город. Шли такой плотной массой, что встречные стоки выдавливались на поверхность. Поток халли не слабел, хотя и дробился по более мелким коллекторам и уличным сетям. Они не пропускали ни одного ответвления, ни одного дворового участка. По стоякам в домах поднимались толчками, повторяя конфигурацию труб и фасонных частей. В тонких отводах протискивались по одному, вытягиваясь в длину, и снова принимая обычную форму в унитазах, в ванных, раковинах. Поджигая двери туалетных комнат, расползались по квартирам.

    

     Фюман только расколол три яйца на сковородку, как скрипнула раковина. Он посмотрел в ее сторону и окаменел… Перебирая обрубками, из раковины перевалился халли. Бросив в него табуретку, Фюман выскочил в коридор, лихорадочно загремел засовом. С лестничной площадки от него метнулись вверх кошки. Фюман скатился по лестнице и выбежал из подъезда.

     Накрапывал дождь. Брусчатка под ногами блестела и казалось, что тротуар выложен выпуклыми металлическими пластинами. В окнах ближайших домов колебался красноватый свет, словно там жгли спички. Над крышами, со стороны очистной станции, поднималось зарево…

     Страшная догадка превратилась в уверенность, и крик Фюмана эхом разнесся по гулким дворам-колодцам:

     –Люди! Прос…ни…тесь!!

     Со всех сторон на него наползали коричневые тени.